Дядя Ваня не догнал Олега Табакова
Пьеса Чехова из «Табакерки» на сцене МХАТ им. Чехова
Постановка Миндаугаса Карбаускиса. В ролях: Олег Табаков, Марина Зудина, Ирина Пегова, Ольга Барнет, Борис Плотников, Дмитрий Назаров и др.
Табаков, тот самый пухленький, уютный Олег Павлович, бегает на удивление быстро, прытко, по сцене туда-сюда. За ним, пощелкивая затвором ружья, глаза блестят, зубы оскалены, актер Борис Плотников. Это у дяди Вани Войницкого сдали нервы: он и хихикал над отставным профессором Серебряковым, одетым не по погоде (а сам в жару закутан в пальто), и уличал в никчемности (развалившись в гамаке), и пробовал ухаживать (без толку), и подглядывал за молоденькой женой профессора (Марина Зудина), у которой чуть не случился роман с доктором Астровым (Дмитрий Назаров). А теперь вот не выдержал схватил ружье и ну палить по профессору, да мима, впустую, как и все тут, в этой их тягучей деревенской жизни.
Пьеса у Чехова такая про неторопливое течение жизни, в которой у каждого свое место, своя роль, все расписано. А кого ни тронь как живая рана внутри у каждого свои страсти-мордасти, неутоленные желания. Стоит отвернуться как чинная старушка Войницкая (Ольга Барнет) выкинет какой-нибудь фортель, подтягивая палочкой к себе гамак. Зазеваешься и профессорская жена, слушая про страдания влюбленной Сони (замечательная Ирина Пегова), протащит ее за кусу через полсцены┘ А заклинания «Дело надо делать, господа!» это у них только чтоб внутренние страсти приглушить.
Если в этом красивом, крепком спектакле Карбаускиса еще один живой персонаж: Дом. Его свежевыструганные стены как кожа. Он занимает большую часть сцены, персонажи заныривают в него, выныривают. Шкаф вдруг сдвигается с места, прислушиваясь к актерам. И слова Астрова о том, что в человеке все должно быть прекрасно" проглатывает Дом: доктор шевелит губами за окном.
И в финале окна закрывают огромными ставнями, в одном окне еще видно Соню, которая говорит, хотя и не очень верит, про то, что будет еще «небо в алмазах». И когда уже все, никакой надежды, Дом слепнет, откуда-то на сцену проливается золотистый свет. Красивый, умиротворяющий, как течение той самой жизни, которая так часто кажется совсем пропащей.
Табаков, тот самый пухленький, уютный Олег Павлович, бегает на удивление быстро, прытко, по сцене туда-сюда. За ним, пощелкивая затвором ружья, глаза блестят, зубы оскалены, актер Борис Плотников. Это у дяди Вани Войницкого сдали нервы: он и хихикал над отставным профессором Серебряковым, одетым не по погоде (а сам в жару закутан в пальто), и уличал в никчемности (развалившись в гамаке), и пробовал ухаживать (без толку), и подглядывал за молоденькой женой профессора (Марина Зудина), у которой чуть не случился роман с доктором Астровым (Дмитрий Назаров). А теперь вот не выдержал схватил ружье и ну палить по профессору, да мима, впустую, как и все тут, в этой их тягучей деревенской жизни.
Пьеса у Чехова такая про неторопливое течение жизни, в которой у каждого свое место, своя роль, все расписано. А кого ни тронь как живая рана внутри у каждого свои страсти-мордасти, неутоленные желания. Стоит отвернуться как чинная старушка Войницкая (Ольга Барнет) выкинет какой-нибудь фортель, подтягивая палочкой к себе гамак. Зазеваешься и профессорская жена, слушая про страдания влюбленной Сони (замечательная Ирина Пегова), протащит ее за кусу через полсцены┘ А заклинания «Дело надо делать, господа!» это у них только чтоб внутренние страсти приглушить.
Если в этом красивом, крепком спектакле Карбаускиса еще один живой персонаж: Дом. Его свежевыструганные стены как кожа. Он занимает большую часть сцены, персонажи заныривают в него, выныривают. Шкаф вдруг сдвигается с места, прислушиваясь к актерам. И слова Астрова о том, что в человеке все должно быть прекрасно" проглатывает Дом: доктор шевелит губами за окном.
И в финале окна закрывают огромными ставнями, в одном окне еще видно Соню, которая говорит, хотя и не очень верит, про то, что будет еще «небо в алмазах». И когда уже все, никакой надежды, Дом слепнет, откуда-то на сцену проливается золотистый свет. Красивый, умиротворяющий, как течение той самой жизни, которая так часто кажется совсем пропащей.
Игорь Вирабов, «Комсомольская правда», 26.05.2004